Хирурги в масках склонились над мужчиной, нервничающим перед операцией без наркоза. Десять дней назад кто-то ткнул вилкой ему в плечо — ранка превратилась в жуткую флегмону (острое гнойное воспаление). Мужчина оказался в дверях «неотложки» только пару часов назад, а сейчас уже закрыт одноразовой голубой простынёй, чтобы не видеть аккуратный разрез скальпелем на своей коже. Конечно, боли человек не чувствует благодаря местной анестезии, но ощущения не самые радужные для вечера пятницы.

Это больница скорой помощи № 2. Здесь оказываются те, кто попал в аварии, перестрелки и поножовщину, переломал ноги и руки, съел просроченную еду и отравился палёной водкой. Добродушные женщины в цветных шапочках «сортируют» больных в приёмном покое: сломавших ноги и руки отправляют к травматологам, жалующихся на сердце — к кардиологам, а с острыми болями в животах (от аппендицита или торчащего ножа) и груди — к хирургам.

«Всё зависит от ситуации. Если нож торчит откуда-то и бежит кровь — то, конечно, пациент попадает на стол, минуя приёмное отделение. Если стабильный пациент — у нас есть два часа, чтобы подготовиться.

Бывает совсем экстренно, когда больной даже не раздевается, по пути разрезают одежду. Но такое не очень часто. Это что-то из голливудских боевиков, где постоянно, каждые пять минут завозят такого пациента.

Бывает и 7-8 человек сидят, ждут лечения. От чего зависит? От звёзд, наверное. Сегодня, например, у нас два района — Октябрьский и Первомайский, 250 тысяч населения. Факт того, что из 250 тысяч человек у десятерых одновременно заболит живот, высок, согласитесь», — пояснил заведующий отделением неотложной хирургии Евгений Шевелёв.

В день, когда корреспонденты НГС.НОВОСТИ оказались в отделении, кроме него дежурят ещё двое хирургов. Пока они в операционной, Евгений Юрьевич непрерывно заполняет бумаги и смотрит рентгены на компьютере. Пациентов у него пока немного: за час за ширмой в приёмном покое он посмотрел спортсмена, заподозрившего у себя грыжу, и худую девушку с больным животом.

Сегодня здесь всё без суеты — даже глубоко пьяный мужчина с замотанной головой и пятнами крови на бинтах лежит на каталке безмятежно, легко улыбаясь во сне под собственный храп.

«Сложнее всего, конечно, с пациентами без сознания, когда невозможно понять, что с ним происходит, что у него болит. Их часто привозят. В состоянии алкогольного, наркотического опьянения — и с каждым годом их всё больше становится, как вытрезвители закрыли. (М.М.: Все к вам поступают?) Ну а куда? Могут родственники или прохожие просто привезти.

Иногда злишься на больных. Вот ты месяц пил, сам себя гробил, а сейчас пришёл ко мне.

Но надо помогать человеку всё равно — беда у него. В чём сложность хирургии, в том числе неотложной? Мы должны человеку дать гарантию: если мы человека отпускаем домой, то он ничем не болеет. Или наоборот: если надо экстренно оперировать — нужна гарантия того, что мы операцию сделаем не напрасно», — описал заведующий.

Непросто хирургам бывает с теми, у кого в животе оказываются посторонние предметы: ложки, гвозди, окурки, лампочки, презервативы, наркотики и совсем диковинные или интимные вещи, о которых врачи смущённо молчат.

— Проглатывают всё это? 

— Ну не только проглатывают, — хмыкают врачи в ответ.

За работу на «скорой помощи» во время учёбы, два года ординатуры в областной больнице и 11 лет в хирургии Евгений Шевелёв уже ко многому привык. Причина, по которой он выбрал медицину, довольно лирична: в восьмом классе сам попал в больницу с аппендицитом и так очаровался образом врача в белом халате, что с тех пор только и грезил, как станет спасать других.

«Мне не понравилось тогда болеть, понравилась обстановка и сам факт — что есть люди, помогающие людям, был романтический настрой. Иногда сейчас тяжесть работы его гасит: с вечера приходишь домой, думаешь: “Зачем мне это всё надо?”. А без этого уже никак.

Не то чтобы это адреналин, мы все прекрасно понимаем, что мы врачи-хирурги и мы больше ничего особенно в жизни делать не умеем. Всю жизнь мы посвятили занятию хирургией.

Менеджер может и там и сям работать — и колготки продавать, и технику. А я? И всё, думаешь, к чертям уволюсь, гори всё синим пламенем. Но за ночь это проходит», — улыбнулся Шевелёв.

Он следит за тем, как коллега, врач-хирург Эмин пишет уже второй лист о проведённой операции — практически каждый пациент может пойти в суд, есть у него на это объективные причины или нет. Поэтому заполнение документов занимает порой больше времени, чем само лечение. Но готовить бумаги о болезнях надо тщательно — потом документация отправляется на большой сервер, и отредактировать её будет нельзя.

Не найдя в написанном ошибок, врачи облегчённо выдыхают и смеются, рассказывая друг другу байки. «Да если врачи не будут шутить — они просто на работе помрут», — с чувством произносит Эмин, прежде чем снова скрыться за дверьми ординаторской и умчаться к больному.

Около часа ночи звонок на служебный телефон предупреждает — надо бежать на первый этаж, через несколько минут две «скорые» привезут пострадавших в аварии на улице Владимировской. Врачи «скорой помощи» передают пожилого и молодого мужчин — они оба в сознании, и суперэкстренная операция не нужна. У хирургов «неотложки» есть тот самый «золотой час», когда в ординаторской особенная тишина в ожидании операции, если она потребуется.

«Не то чтобы я люблю именно в кишках копаться, как некоторые говорят! Это глубокое заблуждение, что врач-хирург постоянно мечтает оказаться в операционной, мы тоже устаём. Для хирурга несделанная операция — это лучшая операция. Мы же тоже люди — вместо того чтобы 2–3 часа стоять в операционной, в маске под лампой, лучше в ординаторской посидим, чай попьём!» — признался заведующий.

Трудно понять, как строится график врача «неотложки»: иногда он работает сутки, иногда больше полутора суток подряд. Он может прийти на работу в 8:00 понедельника, а уйти в среду днём, чтобы вернуться снова рано утром в четверг. Два выходных дня в месяц, зато долгий отпуск, во время которого дети и жена (хотя она и всё понимает — работает медсестрой в другой больнице) могут вспомнить, как выглядит отец, говорят хирурги «неотложки».

«Но в операционной я отдыхаю душой — в этот момент я не задумываюсь ни о жалобах, ни о писанине, только о самом пациенте. Когда мне доверяют жизнь другого человека… (Евгений Юрьевич ненадолго задумывается, помешивая сахар в чае. — М.М.) Я испытываю чувство радости, самоудовлетворения, волнения, конечно. Что я могу ему помочь.

Несколько пациентов не так давно у нас были с тяжёлыми ранениями сердца, но они выписались, поправились. Пациенты с тяжёлыми сочетанными патологиями, с огнестрельными ранениями (когда была повреждена грудная клетка и брюшная полость), с воспалительными заболеваниями, которыми занимаешься 2–3 месяца, поправляются. Конечно, у нас чувство выполненного долга», — продолжает хирург.

Но тем не менее за год в хирургическом отделении умирают до сотни человек.

— Когда вы идёте к операционному столу и понимаете: 90%, что уже ничем не удастся помочь…

— Даже если такое и бывает, всё равно идёшь к столу, человека же не оставишь.

«Испытываю ли беспомощность или депрессию? Не от сложности операции, иногда — из-за отношения пациентов не совсем адекватного, во многом стереотипного. Всё больше пациентов, которые пытаются найти иголку в стоге сена:

не нравится, как посмотрели, как поговорили, пол не так помыли, неделю меня в больнице промурыжили. Как ни включишь телевизор — врачи-убийцы и всё такое.

Конечно, неприятно — и вряд ли кому-то будет приятно. Но есть вероятность, что один на 10 врачей, как и в любой другой профессии, с чем-то не справится», — осторожно пожаловался Евгений Юрьевич.

Спустя час выясняется, что операция для пострадавших откладывается. Узнав всё о больном, хирурги растерянно пожимают плечами на вопрос об обстоятельствах аварии — мол, нам это никогда особо не интересно.

«Обычно на информационные сайты залезешь — посмотришь. Больного ещё не привезли — а фотографии уже выложены. Как-то выхожу из операционной, только что девушку прооперировал, а там уже 500 комментариев. Они уже всё знают — как операция прошла, всё про эту девушку. Я ещё не определился, как операция прошла, а они уже знают», — удивляется хирург Эмин Тахирович.

Хирурги будут ждать больных до рассвета — возможно, привезут сразу пять человек с острым панкреатитом или ранениями, а, может быть, одного с подозрением на грыжу. В любом случае всё это будет совершенно внезапно, и подготовиться нельзя. Всё это настраивает на фатализм — похоже, въевшийся в эти стены.

— Хотелось бы знать, что тебя ждёт. Но никто никогда не угадает, что будет дальше.