190 лет назад в виду карантина из-за «индийской заразы» в России А.С. Пушкин в отчаянии написал своей невесте: “… Вот я и совсем готов почти сесть в экипаж, хотя мои дела не кончены, и я совершенно пал духом. Мне объявили, что устроено пять карантинов отсюда до Москвы, и в каждом мне придется провести четырнадцать дней; сосчитайте хорошенько и притом представьте себе, в каком я должен быть сквернейшем настроении! К довершению благополучия, начался дождь, с тем, конечно, чтобы не перестать до самого санного пути… Будь проклят тот час, когда я решился оставить вас и пуститься в эту прелестную страну грязи, чумы и пожаров – мы только и видим это. Я бешусь. Наша свадьба, по-видимому, все убегает от меня, и эта чума, с ее карантинами, – разве это не самая дрянная шутка, какую судьба могла придумать?” Пушкин – Н. Н. Гончаровой, 30 сент. 1830 г., из Болдина.

Пушкин отлично знал, что был холерный карантин, но назвал его фигурально “чумой” (для кого “чума” – холера, для кого “чума” – любовь, сейчас “чума” – коронавирус). В «Дорожных жалобах», недавно передатированных исследователями и отнесенных к «болдинской осени» поэта в 1830 г., звучит его предположение: «Иль чума меня подцепит… иль со скуки околеть, где-нибудь в карантине». Для Пушкина чума и холера по сути бесправности народа, зависимого от произвола чиновника – однозначны. Поэтом даётся прямое указание на заразу, которая из Индии перекинулась на Ближний Восток, с 1829 году бушевала в Персии, внедряясь на Кавказ, где были установлены карантинные кордоны, в том числе при въезде на Горячие воды Кавминвод, где пришлось в ту пору побывать Пушкину и отразить свои воспоминания уже в Болдино, куда добрались “чумные” кордоны для зачистки русского народа, в строках стихотворения «Румяный критик мой…:
(…) Куда же ты?
– В Москву, чтоб графских именин
Мне здесь не прогулять.
– Постой, а карантин!
Ведь в нашей стороне индийская зараза.
Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа
Бывало сиживал покорный твой слуга:
Что, брат? Уж не трунишь, тоска берет – ага!»

Выздоровев от тяжелой болезни в 1820 году на Горячих водах пятигория. Пушкин написал: «Я ускользнул от Эскулапа, /Худой, обритый, но живой. /Его мучительная лапа не тяготеет надо мной». (Мучительная лапа) у Пушкина характеристика врачебной деятельности, которую он испытал на себе. Во время упомянутой тяжелой болезни лечивший его лейб медик Я. Лейтон употреблял «меры чрезвычайные, в частности, сажал в ванну со льдом и притом «за жизнь его не ручался». Рассказывая брату о своем путешествии с Раевскими на Кавказ из Екатеринославля, Пушкин сообщает: «Лекарь обещал меня не уморить сразу…», и Пушкин адресует ему эпиграмму: «Аптеку позабудь ты для венков лавровых,/ И не мори больных, но усыпляй здоровых…». В письме брату в январе 1824 г., желая подчеркнуть профессиональный характер своей литературной деятельности, он не забыл еще своего мучителя лекаря: «Я пел, как булочник печет, портной шьет, лекарь морит – за деньги, за деньги, за деньги». А в поэме «Тень Фонвизина» Пушкин отметил, что признаком эпохи служит то, что «мучат смертных лекаря».
Рекой лилась кровь больных от кровопусканий, считавшихся у немецких лекарей вернейшим средством от всех недугов, как и целебные свойства «животного магнетизма», отвлекая их от истинного лечения. Расцвет натурфилософии приводил врачей в плен умозрительных теорий и заставлял их пренебрегать данными, полученными опытным путем.

Когда холера появилась в Москве, на границе Московской губернии были организованы «временные обсервационные заставы». Поскольку научных знаний об инкубационном периоде не существовало, срок карантина (как и в 2020 году) чиновниками был установлен произвольно – 14 дней, и этот срок путешественники должны были выдерживать на каждой карантинной заставе, а их на протяжении пути бывало несколько. Чиновникам, заведовавшим этими заставами, «приказано пропускать при 14-дневном карантинном очищении только едущих в каретах и колясках; всей же прочий люд, как пеших, так и едущих в телегах, кибитках и подобных тому повозках и обозах, останавливать и отсылать назад независимо от цели их поездки». Характерная черта крепостнической и демократической России: пропускаются лишь едущие в каретах (в 2020 – в частных самолетах), т.е. богатые – “избранные”! Карантины парализовали нормальную жизнь страны и вызывали общее недовольство. Оно усугублялось еще тем, что лица, путешествующие в собственных экипажах пропускались, тогда как люд победнее, едущий на перекладных, задерживался чиновниками, а также тем, что – как в этом убедился сам Пушкин – за серебряный рубль можно было и задержки в карантине избежать.

По приказанию губернского начальства Пушкину в Болдине довелось заниматься санитарным просвещением: он проводил с болдинскими крестьянами беседы о холере. Поэт писал Плетневу: «Я бы хотел переслать тебе проповедь мою здешним мужикам о холере; ты бы со смеху умер, да не стоишь ты этого подарка».
Интерес к примерам излечения и шире – к медицине как науке, к проблемам, составляющим ее содержание, таким, как жизнь и смерть, здоровье и болезнь, отмечался у Пушкина всегда, особенно в период его скепсиса по отношению к врачам. Так, в Михайловском в 1826 г., задолго до появлении холеры в России, он беседовал со своим приятелем А. Вульфом об этой болезни. Спустя пять лет, когда вопрос о холере станет остроактуальным для всего русского общества, он вспомнит об этом: «Таким образом в дальнем уезде Псковской губернии молодой студент Вульф и ваш покорный слуга, вероятно одни во всей России, беседовали о бедствии, которое через 5 лет сделалось мыслию всей Европы».

В 1831 г. Пушкин занес в свою записную книжку: «Покамест полагали, что холера прилипчива, как чума, до тех пор карантины были зло необходимое. Но коль скоро начали все замечать, что холера находится в воздухе, то карантины должны были тотчас быть уничтожены. (…) В прошлом году карантины остановили всю промышленность, заградили путь обозам, привели в нищету подрядчиков и извозчиков, прекратили доходы крестьян и помещиков и чуть не взбунтовали 16 губерний». В другом месте Пушкин писал: «Народ ропщет, не понимая строгой необходимости карантинов и предпочитая зло неизвестной заразы непривычному своему стеснению быта. Мятежи вспыхивают то здесь, то там.
Пушкин был прав. Так было в 1830-1831 годах, когда в Туле, Тамбове, Коломне, Калужской губернии прошли народные восстания. Боялись аналогичной вспышки и в Москве. Спустя год, когда, оставив Москву, холера резко перекочевала на север и вызвала беспорядки в северных губерниях и в Петербурге, летописец московской светской жизни Л. Я. Булгаков писал брату: «Много здесь говорят о бывших у вас беспокойствах… Хвастают, что не было этого в Москве; но, право, ежели бы оцепление продолжилось еще неделю, не без греха бы обошлось». Не исключено, что неожиданный приезд Николая I в холерную Москву 28 сентября 1830 г., прославленный современниками и историками прошлого века, как акт величайшего самоотвержения, на самом деле приезд был вызван необходимостью предотвратить народные волнения вместе с чудесным окончанием эпидемии.

Пушкин, как большинство его современников и последующих буржуазных историков, считал эти волнения «холерными». Холера и связанные с ней карантинные мероприятия, действительно, послужили толчком для них. Но они были лишь последней каплей, переполнившей чашу долготерпения угнетенного народа. Пущенный вдобавок слух, что этой «заразой» врачи отравляют людей, находящихся на карантине, пал на подготовленную почву. Недовольство врачами было распространено и в дворянской среде. Пушкин писал: «Слухи об отраве так распространились, что даже люди порядочные повторяют эти нелепости от чистого сердца». Иллюстрацией этого может служить письмо сестры поэта О. С. Павлищевой мужу от 6 октября 1831 г. «Врачи и холера, – писала она, – произвели хорошенькие опустошении в Петербурге… Черти бы побрали врачей, распространяющих сею болезнь, и унесли их подальше отсюда!»

На самом же деле и в 1830, и в 1831 гг. народный гнев был направлен не только на врачей, но в первую очередь на притеснителей – чиновников. Пушкин был гораздо ближе многих представителей своего класса к правильному пониманию истинной природы народных волнений. Недаром среди их причин он в первую очередь отмечает экономические нарушения и злоупотребления чиновников. «Злоупотребления, – писал он, – неразлучны с карантинными постановлениями, которых не понимают ни употребляемые на то люди, ни народ. Уничтожьте карантины – народ не будет отрицать существовании заразы, станет принимать предохранительные меры, и прибегнет к лекарям и правительству, но покамест карантины тут, меньшее зло будет предпочтено большему, и народ будет более беспокоиться о своем продовольствии, о угрожающей нищете и голодной смерти, нежели о болезни неведомой и коей все признаки так близки к отраве.
Признавая необходимость уничтожения карантинов, поскольку холера «находится в воздухе», Пушкин, однако, не считал всякие предосторожности излишними. Напротив, он неоднократно повторял слова какой-то молодой гречанки, утверждавшей, что «люди порядочные (comme il faut) никогда не поражаются холерой и болеет ею только бедняки…».

Благодаря карантину «болдинская осень» для Пушкина стала плодотворнейшим творческим периодом, оставившим нам алмазную россыпь его прекрасных произведений. Чем “обогатит” корона-карантин человечество сейчас (кроме годового запаса туалетной бумаги)))? В тиши своих дворцов-крепостей или обителей-норок всем без исключения даётся шанс преображения – переформатирования сознания, чтобы предстать пред своей невестой-матерью-планетой Земля homosapien (человеком разумным), а не обезумевшим от запаха крови и денег лекарем-чиновником-зверем…

© Copyright: Марина Байрос-Боголюбова, 2020
соавтор – Виринея Байрос